Выяснение, чего же моей душеньке угодно, оказалось гораздо затянутее, чем я надеялась. Начали мы со списков "Я хочу", "Я не хочу", "Я могу", "Я не могу" - последний в двух частях. Проще всего оказалось с "хочу". Хотеть я научилась отлично, другой вопрос, что это никак меня не спасает от того, что гореть этими желаниями я не очень умею. С "не хочу" тоже более-менее сносно справилась. А вот "могу" и "не могу" поставили меня в тупик. Гипотетически я могу все. Практически не могу ничего. Тут я получила по мозгам от Майлис, потому что с мнимого всемогущества и начинается путь к нервному срыву. Поэтому мы разделили "не могу" на две части - вселенское не могу (то, что не может никто), и мое личное не могу. Во вселенское попали пункты вроде "летать", "зачать ребенка самостоятельно и в любой желаемый момент", "контролировать болезни свои и близких", "быть бессмертной и делать бессмертными других", "не стареть" и прочие неизбежные вещи. Во втором появились стыдливые буквы: "бросить работу, не оглядываясь на заинтересованные лица", "писать стихи", "снять или купить квартиру", "отдать собаку" и "обеспечить собаке жизнь, которую он заслуживает" и прочие приметы моего "боюсь", "не умею" и "не больно-то хотелось". Почему мне после этих списков стало меньше хотеться разбить голову об батарею - большой вопрос. Но почему-то стало.
Сегодня мы решили работать попунктно. Начали с "не могу бросить работу, не оглядываясь на заинтересованные лица". Выяснили, что на меня давит общественное мнение - и по поводу "остаться работать", и по поводу "бросить работать". Короче, хоть совой об пень, хоть пнем об сову, все равно ничем хорошим это не закончится. В результате начали искать миссию. Миссия оказалась в создании безопасного мира. Мира, в котором моим детям будет не так больно, как мне. Потом я призналась, что на этой фразе в моей голове появляется ехидный голос: "ой, бооольно ей, посмотрите! Травмы такие пережила, ага, как же. Ноготь сломанный - вот и вся твоя трагедия! Войн не знаешь, крыша над головой есть, пожрать есть что, подууумаешь, мужика пару лет поублажала, без отца выросла, от матери в детстве прилетало! Кому не прилетало? Вот у людей проблемы, а у тебя так, нытье одно!" В голове обнаружилось три совершенно невыносимые тетки, которые мне эту погань в мысли впихивали каждая своим способом: мама, бабушка и ТетьНеля, бабушкина сестра. Как-то у мужиков в моей семье побольше такта. Хотя вот сейчас я вспомнила, что также, как и женская часть моего семейства, вел себя и В.: "что? Тебе не купили тетрис в детстве? А мне вообще на день рождения обещали велосипед, а подарили свитер!", "что? Тебе мама дала подзатыльник за пианино? А меня батя избивал до полусмерти!", "что? Тебе нравилось ходить в школу? А я вот ненавижу школьные годы! Потому что и в школе было плохо, и домой идти не хотелось, потому что там что? Прааавильно, там батя меня избивал!" При этом он постоянно тыкал меня в то, что его вот батя избивал, но он все равно остается с ним подчеркнуто вежливым, поздравляет со всеми праздниками, а я, ишь, как сыр в масле каталась, велосипед у меня был, по Франциям я, десятилетняя, разъезжала, а веду себя с родными как мудак, ору и вообще охренела. Божечки, нет уже его со мной, а это зудение по сей день слышится, зараза...
В общем, пришлось мне с этими мегерами-из-моей-головы пообщаться, объяснить им, что у каждого свое мерило боли и не им, курицам, меня судить, потому что если мне плохо от сломанного ногтя, значит, мне, мать вашу, из-за него ПЛОХО, и они не имеют права насаждать всякое говно в мою голову, тем более, что один хер, никакого одобрения и от них не дождусь, даже если наизнанку вывернусь. Было тяжело, я умылась слезами, но пункт из "не могу" довольно легко переместился в "могу", вопрос в том, хочу ли.
Уже на перекуре после мы начали обсуждать какую-то книгу, которую Майлис опять читала на английском, потому что перевода нет, а она интересная по теме. У меня мелькнула мысль, что было бы, наверное, неплохо подтянуть языки, чтобы переводить никому не нужные, но безумно интересные книжки. Дома написала Алёнушке с вопросом "а что если тебе позаниматься со мной английским?", потом мне позвонила мама, мне хватило мозгов поделиться с ней этой мыслью.
о. май. гад.
Лучше бы я этого не делала.
Потому что на меня вылился ушат дерьма, мол, какого хрена, тебе поступать надо, какие нахер языки, еще деньги на это тратить, мы, мол, конечно, были бы счастливы, если бы ты решила заняться языками, но на кой хер тебе это вообще надо, а если ты не можешь объяснить, на кой, значит, тебе и не надо, блажь все это, лучше пойдем на курсы причесок. Я прямо скажем охуела. Да, я держалась до этого момента без мата, но тут я фалломорфировала настолько, что иначе это не назовешь. Завершающим аккордом маминого монолога было "Ты уверена, что ты этого хочешь вообще?!"
Мысленно желая взорвать ее кудрявую голову, я процедила сквозь зубы: "я тебе, зараза, в понедельник еще сказала, что я ВООБЩЕ НИ В ЧЕМ НЕ УВЕРЕНА! От тебя сейчас требовалось только одно: ПОДДЕРЖКА!!!" И разрыдалась.
Тут как раз подъехал рокер, я совладала с голосом, зато в ярости разбила кулак об шкаф, но, пока спускалась, поняла, что без сигареты я это не могу отпустить. Какого черта, в конце концов. Рокер от сигареты отказался, но ласково и настойчиво попросил поделиться горем. Я кратко пересказала ему все произошедшее, в результате опять начала обливаться слезами, призналась, что мне безумно стыдно, что он видит меня в таком состоянии, он обнял меня, крепко-крепко к себе прижал, дал порыдать в плечико, наконец я отстранилась, он долго и задумчиво на меня смотрел, потом опустил глаза и тихо признался:
- Знаешь, я вчера, когда уходил с репетиции, по-моему, надел чужие ботинки.
С минуту, наверное, я стояла с тлеющей сигаретой, слезами на щеках и полным недоумением во взгляде. А потом начала не то что хохотать, а просто гомерически ржать.
Потом мы заехали за кофе, поели каких-то странных пельменей с уткой и шафраном, политых сливками и вареньем, с каким-то лютым итальянским названием, поупражнялись в язвительных подколках друг друга, и я ни разу не вспомнила о том, что меня еще недавно раздирало на части. Он отвозил меня домой, я смотрела на его профиль, то освещенный уличными фонарями, то теряющийся в полумраке, и не могла сдержать улыбку.
- Что такое? - поднимает брови.
- Ничего. Просто люблю тебя каким-то совершенно неописуемым образом.
И кажется, что черт с ней, с неопределенностью. Как будто есть что-то, с чем мы вместе можем не справиться. Вот и с этим разберемся.