Именем Пресвятой Революции, сгинь, вредное суеверие!
* * *
Сказал, что у меня соперниц нет.
Я для него не женщина земная,
А солнца зимнего утешный свет
И песня дикая родного края.
Когда умру, не станет он грустить,
Не крикнет, обезумевши: "Воскресни!"
Но вдруг поймет, что невозможно жить
Без солнца телу и душе без песни.
...А что теперь?
Сказал, что у меня соперниц нет.
Я для него не женщина земная,
А солнца зимнего утешный свет
И песня дикая родного края.
Когда умру, не станет он грустить,
Не крикнет, обезумевши: "Воскресни!"
Но вдруг поймет, что невозможно жить
Без солнца телу и душе без песни.
...А что теперь?
Перелистываю томик Ахматовой, пью клубничный, обжигающий чай. Пытаюсь заглушить тупую боль. О, как ты ошибался. Легче не стало. Стало гораздо тяжелее.
А цветок все глубже вмерзает в землю. Он еле слышно призывает на помощь, но кто услышит тихий шепот незаметной незабудки, умоляющий поднять ее детище?
Увы, милый цветок, твои призывы безмолвны. Их можно почувствовать лишь сердцем. Как же сильно бьется мое злое сердце, пытаясь вырваться из плена, прийти на зов цветка.
А я пью обжигающий чай, не пуская
его туда, где оно найдет свою погибель...
его туда, где оно найдет свою погибель...
